А теперь вернемся к нашим, так сказать, баранам.
— Николаи боз! — выкрикнула Ба.
Мы с Манькой от неожиданности присели. Мы и представить не могли, что Ба может позволить себе такое страшное ругательство.
— Ой-ой, — моя бабулечка перекрестила Ба, — Роза, что ты такое говоришь?!
— Э-их, — увернулась от бабулиной христианской щепоти Ба, — Настя, оставь эти православные штучки для выкрестов! Нечего трясти надо мной своей праведной дланью!
— Сама ты Николаи боз, поняла, старая карга? — наконец обрела дар речи тетя Валя.
— Я вас умоляю, — встала между ними моя бабуля, — я вас очень прошу, не умеете общаться — просто игнорируйте друг друга.
Ба открыла рот, чтобы ответить бабуле, но не стала ничего говорить, потому что увидела, как в нашу сторону бежит младшая Тетивалина дочка Кристина. Она подошла к матери и тихонечко шепнула ей что-то на ухо.
Тетя Валя всплеснула руками, замычала и вдруг горько и зло расплакалась. И побежала к дому.
— Что случилось, Кристина? — подошла к забору Ба.
— Ох, тетя Роза, — заплакала Кристина, — теперь мы опозоримся на весь город!
— Подожди, — остановила ее Ба и обернулась к нам: — Дети, идите в дом, мы тоже скоро будем.
Мы беспрекословно повиновались. На пороге обернулись и увидели, как Ба с моей бабулечкой влетают во двор Тетивалиного дома.
— Неужели убивать пошла? — испугалась Маня.
— Пойдем позвоним твоему папе, — всполошилась я.
Мы побежали к телефону.
— Алле, — проорала Маня в трубку, когда дядя Миша ответил на том конце провода, — пап, приезжай скорее домой, а то Ба пошла убивать тетю Валю!
— Там моя бабуля, — добавила я масла в огонь, — вы поспешите, Дядьмиш, она ведь уже старенькая, долго удерживать Ба не сможет!
— Может, еще 02 набрать? — выхватила у меня трубку Маня.
— Не надо 02 набирать, — гаркнул дядя Миша, — сидите дома и ничего больше не предпринимайте ради бога! Я скоро буду.
И бросил трубку. В ожидании скорого Дядимишиного приезда мы с Маней замерли скорбной скульптурной композицией на веранде дома.
Через какое-то время с громким воем к Тетивалиному двору подъехала машина скорой помощи.
— Убила! — всполошились мы и побежали к забору.
— Бааааааааааааа, — плакала Маня.
— Бабууууууууууууля, — орала я, — кто кого убииииииил?
— Вы с ума сошли? — Вышла на порог Тетивалиного дома бабуля. Рукава ее почему-то были закатаны, и вдобавок она обвязалась большим полотенцем, как фартуком. — Идите в дом, сколько можно вам одно и то же повторять?
— Ба живая? — крикнула, размазывая сопли по лицу, Маня.
— Живая, конечно, — рассердилась бабуля, — что за глупости ты говоришь?
Мы поплелись обратно в дом. Горю нашему не было предела.
— Значит, Ба убила тетю Валю, — выдвигали мы сквозь плач версии.
— Ее ведь посадяяяяят, — рыдала Маня.
— Посаааааадят, — соглашалась я.
— А куда же мы с папой денемся? — зашлась в плаче Маня.
— К нам переедетееееееее, — погладила я ее по голове, — бедные мои сиротинушкиииии.
— Хоть бы торта успела поеееесть! — сокрушались мы в унисон.
Пока мы, обнявшись, безутешно рыдали на кушетке в Маниной комнате, в городе творились совершенно другие дела. Страшная новость с неимоверной скоростью разбегалась волнами от Тетивалиного дома на все четыре стороны.
Люди качали головами и даже злорадствовали: «Вот до чего доводит скверный характер», — говорили они.
К приезду скорой помощи весь город уже знал — у старшей дочери тети Вали Мариам отошли воды. Хорошо, что рядом оказалась моя бабуля. Она сделала все возможное, чтобы до приезда врачей с роженицей и ребенком не случилось ничего плохого.
— Нагуляла, — качали головами люди, — главное, когда успела? С работы домой и обратно на работу, коллектив сплошь женский, никуда больше не ходит, глаза всегда в пол! Вот, оказывается, какие черти водятся в тихом омуте!
Мариам родила мальчика, как две капли похожего на деда.
Его, естественно, назвали Петросом.
Тетю Валю словно подменили — она получила в собственное безвозмездное пользование хоть и маленького, но Петроса и навсегда распрощалась со своим сварливым характером.
Она помирилась с Ба и периодически хвасталась ей достижениями внука.
— Мы сегодня круто покакали, — кричала она через забор.
Ба вздрагивала.
— Валя, ты бы потише, люди тебя не так поймут, — увещевала она.
— Ай, Роза, — отмахивалась тетя Валя, — у нас такое счастье, а ты про людей!
В течение следующего года две младшие дочери тети Вали одна за другой вышли замуж. И только Мариам осталась одинокой. И так и не открыла никому, кто был отцом Петроса.
— Значит, от женатого мужика залетела, — вздыхали люди.
Но это уже не имело никакого значения. В доме тети Вали наконец-то воцарился мир. Иногда, оказывается, чтобы закончилась война, достаточно просто родить маленького Петроса.
ГЛАВА 19
Манюня ест курицу, или Как можно заставить чертыхаться Бога
Было темно и очень холодно. Кругом стоял высокий, непролазный лес. Я шла по узкой тропиночке, леденящий страх проникал в душу и сковывал движения, в спину завывал колючий ветер — у-у-у, у-у-у!!!
— Наринээээ, — кто-то звал меня вдалеке, захлебываясь криком, — Наринээээ!!!!
И я шла на этот голос, спотыкаясь о каждую кочку, отшатывалась от голых веток, норовящих зацепить меня за плечо, и шептала: «Только не оборачивайся, только не оборачивайся!»
— НАРИНЭ! — крик раздался где-то совсем близко. Я подняла глаза и в ужасе отпрянула — прямо надо мной развевался большой кочан капусты с торчащей кривой кочерыжкой.
Мне стало плохо. «Вот как выглядит леший», — моментально догадалась я.
— Только не ешьте меня, — промямлила еле слышно из последних сил.
— Нарка, ты совсем с ума сошла? — Манькиным голосом рассердился леший. — Мало того что постоянно стонешь и пинаешься, так еще просишь, чтобы я тебя не ела?
Я моментально проснулась и села в постели. Кочан капусты оказался Манькиной головой, а кочерыжка — боевым чубчиком. Меня охватило чувство безграничного счастья — это был всего-навсего кошмарный сон!
— Манька, это ты, — с облегчением зашептала я, — ты не представляешь, какой мне приснился ужас!
— Представляю, — проворчала Манька, — ты пиналась как ненормальная. А главное — стонешь и приговариваешь загробным голосом: «Только не оборачивайся, только не оборачивайся»! Напугала меня до смерти!
— Хи-хи-хи, — тоненько засмеялась я, — а я, главное, иду по лесу…
— Вы заткнетесь или как? — раздался грозный окрик моей сестры Каринки. — Совсем с катушек съехали, на дворе ночь, а они тут разговоры затеяли!
Мы притихли. Сестра заворочалась в постели, посмотрела на часы:
— Три часа ночи! — прошипела она. — Если еще хоть раз пикнете, то потом сильно пожалеете, понятно?
— Ты сама храпишь, как наш Вася, когда взбирается на подъем, — пошла в бой Манька.
— Я тебя предупредила, и ты меня услышала! — отрезала Каринка и повернулась на другой бок.
В детской воцарилась тишина. Только слышно было, как тикают часы.
Моя семья жила в большой четырехкомнатной кооперативной квартире. Кроме гостиной и кухни, в квартире имелись две спальни — родительская и детская. Самую маленькую, пятнадцатиметровую, комнату моя сметливая мама превратила в кабинет, где располагалась наша домашняя библиотека. Там вдоль стен стояли стеллажи с книгами, под торшером с пузатеньким бежевым абажуром вальяжно раскинулось мамино любимое широкое кресло с клетчатым пледом на подлокотнике, а напротив немым укором моей совести возвышалось горячо ненавистное пианино «Weinbach».
Когда делали ремонт в детской, мама настояла на том, чтобы стены покрасили в нежно-салатовый цвет. «Тогда обстановка будет умиротворяющей», — сказала она. Не знаю, умиротворяет ли детей нежно-салатовый колер, но если учесть, что порой от смертоубийства нас отделял всего один шаг, то даже страшно представить, что мы могли учинить друг с другом, если бы стены покрасили в бордовый или какой другой возбуждающий центральную нервную систему цвет.